Сто тридцать девятая ночь
Когда же настала сто тридцать девятая ночь, она сказала: "Дошло до меня, о счастливый царь, что когда старший царедворец сделался султаном, его назвали царь Сасан, и он сел на престол своего царства и стал хорошо обращаться с людьми. И вот однажды он сидел, и дошли до него стихи Кан-Макана, и опечалился он о том, что миновало, и вошел к своей жене Нузхат-аз-Заман и сказал ей: "Поистине, соединить траву и огонь - очень опасно, и мужчины не должны доверяться женщинам, пока глядят глаза и ми- гают веки. Сын твоего брата, Кан-Макан, достиг возраста мужей, и ему не следует позволять входить к носящим на ногах браслеты, и еще необходимо запретить твоей дочери быть с мужчинами, так как подобных ей должно от- делять". - "Ты прав, о разумный царь", - сказала Нузхат-аз-Заман. И когда наступил следующий день, Кан-Макан пришел, как обычно, к сво- ей тетке Нузхат-аз-Заман и поздоровался с ней, а она ответила на его привет и молвила: "О дитя мое, я должна сказать тебе слова, которых не хотела бы говорить, но я тебе расскажу об этом наперекор самой себе". - "Говори", - молвил Кан-Макан, и она сказала: "Царедворец, твой отец и отец Кудыя-Факан, услышал, какие ты сказал о ней стихи, и приказал отде- лить ее от тебя. И если тебе, о дитя мое, будет что-нибудь от нас нужно, я вышлю тебе это из-за двери. Не смотри на Кудыя-Факан и не возвращайся больше сюда от сего времени". И Кан-Макан, услышав такие слова, поднялся и вышел, не вымолвив ни одного слова. Он пошел к своей матери и передал ей, что говорила его тетка, и мать его сказала: "Это произошло оттого, что ты много говоришь! Ты знаешь, что слух о твоей любви к Кудыя-Факан ужо разнесся, и молва об этом всюду распространилась.

назад

Как это ты ешь их пищу, а потом влюбляешься в их дочь!" - "А кто ее возьмет, кроме меня, раз она дочь моего дяди и я имею на нее больше всех прав?" - сказал Кан-Макан, но его мать восклик- нула: "Прекрати эти речи и молчи, чтобы не дошел слух до царя Сасана! Тогда ты и ее лишишься и погибнешь, и испытаешь много печалей. Сегодня вечером нам ничего не прислали на ужин, и мы умрем с голоду. Если бы мы жили в другом городе, мы бы наверное погибли от мук голода или от позора нищенства". И когда Кан-Макан услышал от матери эти слова, его печаль усилилась, и глаза его пролили слезы, и он стал стонать и жаловаться и произнес: "Уменьши упреки ты свои неотступные, Ведь любит душа моя лишь ту, кто пленил ее, Терпения от меня ни крошки не требуй ты. Аллаха святилищем клянусь, я развелся с ним! Запретов хулителей суровых не слушал я И вот исповедую любовь мою искренно. И силой заставили меня с ней не видеться. Клянусь милосердым я: не буду развратником! И кости мои, клянусь, услышавши речь о ней, Походят на стаю птиц, коль сзади их ястребы. Скажи же хулящий нас за чувство: "Поистине, О дяди родного дочь, влюблен я в лицо твое!" А окончив эти стихи, он сказал своей матери: "Для меня нет больше места здесь, подле тетки и этих людей! Нет, я уйду из дворца и поселюсь в конце города". И его мать покинула с ним дворец и поселилась по соседству с каки- ми-то нищими, а мать Кан-Макана ходила во дворец царя Сасана и брала там пищу, которой они и питались. А потом Кудыя-Факан осталась как-то наедине с матерью Кан-Макана и спросила ее: "О